Дважды в году Брак проводил по две недели на военной службе. За исключением этих досадных перерывов, с декабря 1910 года он оставался в Париже, и они с Пикассо вернулись к прежнему тесному сотрудничеству. Оно продолжалось до июля 1941 года, когда Пикассо впервые с лета 1907 года расстался с Фернандой, решив поехать в Сере-на-Миди, где обосновался его друг Маноло со свой женой Тототой. Фернанда не хотела покидать квартиру на бульваре Клиши, но в начале августа Пикассо стал умолять ее присоединиться к нему. «Весь вчерашний день я ждал от тебя письма, а сегодня утром уж и перестал ждать, но надеюсь, что после обеда мне повезет... Я надеюсь, что через несколько дней ты уже будешь здесь» — это перевод на французский его: «Фчира я целый день ждал от тебя письма...» и так далее.

Она приехала, приехал и Брак, и началась работа. Пикассо и Брак работали очень быстро и в одном стиле.

Но к концу августа Пикассо обуяло беспокойство. Когда он впервые прочитал в парижских газетах, которые не торопясь добирались до Сере, о краже «Моны Лизы» из Лувра, это могло показаться забавным. Но довольно скоро это перестало казаться шуткой; 3 сентября Пикассо решил, что это происшествие угрожает его безопасности, он прервал каникулы и 4 сентября вместе с Фернандой уже был в Париже, где их встретил тоже весьма обеспокоенный Аполлинер.

Существует несколько детальных описаний этого события, но основным является свидетельство Фрэнсиса Стигмюллера в его книге, посвященной Аполлинеру. Также небезынтересны воспоминания Фернанды и статьи в «Пари-журналь», где целая серия иронических заметок о похищении была написана журналистом, несомненно, высокой литературной одаренности и с даром к розыгрышу.

Например:

«Среда, август 23, 1911:

«МОНА ЛИЗА» ИСЧЕЗЛА ИЗ ЛУВРА!

Полиция, прибывшая с опозданием, окружает музей — следствие зашло в тупик.

Кража или розыгрыш?

...в глазах публики, даже той, что не слишком образованна, «Мона Лиза» занимает такое положение, которое не может быть оценено только деньгами. Для многих «Мона Лиза» олицетворяет собой Лувр...

Нет ничего удивительного в том, что все были огорошены, когда город... внезапно услышал невероятную новость: «Исчезла «Мона Лиза»! «Мона Лиза» украдена!»

В Лувре, как это легко себе представить, чрезвычайно взволнованы, почти в панике... Начальник охраны, неожиданно увидевший, что «Моны Лизы» нет на стене Квадратного зала, где обычно висела эта картина, поднял тревогу. Что случилось с картиной?..»

В следующих репортажах говорилось о том, что префект полиции послал шестьдесят инспекторов и больше сотни жандармов в Лувр. Двери были заперты, публику удалили из галерей, целый отряд стал патрулировать крышу, чтобы нарушить планы похитителя и не дать ему сбежать.

На следующий день Аполлинер, который от случая к случаю писал в газете «L'Intransigeant», опубликовал там свое мнение по поводу кражи:

«Мона Лиза» была так прекрасна, что ее совершенство казалось великим даром.

Не много есть работ, о которых можно было бы так сказать... Но что мы скажем о тех, кто «охраняет ворота Лувра»? Картины, даже самые маленькие, не прикреплены к стенам замками, так, как это сделано во многих музеях за границей. Более того, смотрители не получали инструкций о том, как спасать картины в случае пожара... Все это можно назвать беззаботностью, небрежностью, равнодушием...»

Стигмюллер предлагает нам продолжение истории:

«В тот день «Пари-журналь» поставлял своим читателям разнообразную информацию вроде той, что в Лувре недавно получили открытку, адресованную «Моне Лизе, Музей Лувра, Париж», которую определили как «признание в горячей любви, приперченное выражениями: «Я люблю тебя» и «Я обожаю тебя», что привело кое-кого из администрации к мысли, что вор, вполне возможно, «эротоман»; в последовавшие затем дни «Пари-журнал ь» продолжал удивлять читателей подобными идеями. Но в «Энтрансижан» больше не было статей о краже «Моны Лизы», почему (Аполлинер) молчит? почему его первая и единственная статья об этом так туманна, по сравнению с материалами в «Пари-журналь»? Фраза о красоте «Моны Лизы» выглядит странной для пера Аполлинера, который недавно декларировал на вечере поэтов в Клозери де Лила, что «все музеи надо уничтожить, потому что они парализуют воображение».

Объяснение этому кроются в личности и в подвигах молодого бельгийца по имени Жери Пьере, который служил «секретарем» у Аполлинера. (Пьере) привлек Аполлинера как беглец из истеблишмента; он был боксером и кочегаром, (однако) блестяще владел латынью и отличался забавным, оригинальным умом.

Однажды (в 1907 году) он, например, сказал Мари Лорансен: «Мадам Мари, я сегодня собираюсь быть в Лувре, может быть, вам оттуда что-то принести?» Этот вопрос для каждого означал бы, что он предлагает купить что-нибудь для Мари в магазине «Дю Лувр», крупном универмаге на улице Риволи, который парижане часто называли просто «Лувр»; но в этот вечер он вернулся в квартиру Аполлинера с двумя каменными иберийскими головками и, ликуя, объявил, что они и в самом деле из Лувра — из музея.

Это вызвало взрыв веселья среди художников Монмартра, и, когда он, как обычно, заявил, что нуждается в наличных деньгах и предложил продать статуэтки, об этом стало известно Пикассо, который купил их и в дальнейшем, как ему было свойственно, вдохновился этими старинными произведениями народного искусства Испании. В 1907 году он как раз приступил к работе над «Авиньонскими барышнями» и... всякий, кто смотрит на «Барышень», может увидеть сворованные Пьере головы — или, по крайней мере, их уши (курсив мой. — Н.М.) — в двух центральных фигурах».

Голова мужчины. Иберийская скульптура. Серро-де-лос-Сантос, V—III вв. до P. X. Камень, 8 дюймов высотой.

Деталь «Авиньонских барышень».

Фернанда в своей версии этого обмена между Пикассо и Пьере пытается оправдать художника в покупке украденного, но это выглядит не очень убедительно. Пьере, как уже говорилось, нуждался в деньгах.

«Жери (дал Пикассо) две совершенно прекрасных маленьких каменных головки, не объясняя, где он их достал. Он только лишь сказал, что их не надо слишком открыто выставлять. Пикассо был очарован и, считая этот подарок сокровищем, спрятал головки в глубине шкафа...»

Однако поведение Пикассо в сентябре 1911 года, несомненно, показывает, что он знал — иберийские головки были украдены. Легко допустить, что, в то время как Пикассо читал сообщения от 29 августа, он уже разделял тяжелые подозрения Аполлинера в том, что случай в Париже достаточно угрожающий — Жери Пьере снова это сделал! Может быть, даже он и украл «Мону Лизу»! На самом деле он этого не делал, но заставил всех поволноваться.

«Пари-журналь». Август, 29, 1911 год.

ПОХИТИТЕЛЬ ПРИНЕС НАМ СТАТУЭТКУ, УКРАДЕННУЮ ИЗ ЛУВРА

Вчерашняя почта принесла очень странное письмо... «7 мая 1911 года я украл финикийскую статуэтку из одного зала Лувра. Я принесу ее вам в обмен на ... франков...»

Несмотря на то что «Пари-журналь» готов предложить любому, кто принесет «Мону Лизу», 50000 франков, мы никогда не гарантировали выкуп всех произведений искусства, украденных из Лувра.

Однако... один из наших репортеров отправился в указанное место в обозначенное время. Там он встретил молодого человека... ему от двадцати до двадцати пяти лет, у него очень хорошие манеры, несомненно, с налетом «американизма», его лицо, его вид и поведение показывают одновременно и доброе сердце, и отсутствие каких бы то ни было колебаний. Это был ВОР — так его можно назвать.

Вор (показал) нашему репортеру предмет, который он, по его утверждению, украл из Лувра, и согласился изложить для описания ее в «Пари-журналь» эту историю. Что мы и делаем».

Будет справедливым задать вопрос, не было ли сообщение в газете написано Жери Пьере. Подобный легкий стиль мог быть присущ и журналисту из «Пари-журналь». Вскоре мы сможем высказать несколько подозрений по поводу личности репортера, возможно, данный персонаж уже появлялся на страницах этой книги! Вот текст, приписываемый вору.

«Впервые я оказался в Лувре в марте 1907 года — я был молодым человеком, которому надо было убить время и у которого не было денег... Было около часу дня... я попал в комнату, наполненную египетскими статуями и иероглифами... Это место произвело на меня сильнейшее впечатление, потому что там не было ни души и стояла полная тишина. Я прошел анфиладу комнат, прежде чем внезапно осознал, что отсюда чрезвычайно легко унести любую вещь среднего размера.

Будучи в абсолютном одиночестве и не потревоженный каким-либо шумом, я располагал достаточным временем, чтобы изучить находящиеся там пятьдесят, приблизительно, голов, затем я выбрал статуэтку, изображающую женщину, спрятал ее под мышкой, поднял воротник пальто другой рукой и спокойно ушел, расспрашивая у охранников, где выход...

Я продал статуэтку одному парижскому художнику, своему приятелю. Он заплатил мне немного — пятьдесят франков, которые, как помню, я в ту же ночь и проиграл на бильярде.

«Ну и что? — сказал я себе. — Там все годится для того, чтобы забрать».

На следующий же день я взял голову мужчины с огромными ушами — эта деталь очаровала меня. А через три дня — взял фрагмент штукатурки с иероглифами...

Затем я уехал из страны.

Я заработал немного денег в Мексике и решил вернуться в Париж, с тем чтобы собрать небольшую коллекцию, которая стоила бы мне сущие пустяки. 7 мая я посетил свою финикийскую комнату и... взял голову женщины и спрятал ее у себя в штанах... А теперь один из моих товарищей нарушил все мои планы по поводу создания коллекции, устроив шумиху среди художников. Меня это очень огорчило, поскольку, воруя предметы искусства, испытываешь странное, почти сладострастное удовольствие, похоже, мне теперь придется выждать несколько лет, прежде чем я возобновлю свое занятие...»

Стигмюллер продолжает повествование:

«Репортер «Пари-журналь», который интервьюировал похитителя, отнес ворованную головку в редакцию газеты... где ее осмотрел хранитель из Лувра, признавший, что эта вещь из коллекции музея, но только это не финикийская, а иберийская скульптура. Хранитель признался, что в музее даже не заметили ее исчезновения. «Персона, которая вернула нам статуэтку, — заключил «Пари-журналь», — отказывается прийти в редакцию, где он должен получить вознаграждение. Что же касается самой скульптуры, то наши читатели могут увидеть ее, выставленную сегодня в нашем окне».

Чтобы побыстрее покончить с этой таинственной историей, не нагнетая еще большей таинственности, нужно сказать, что в «Пари-журналь» искусством занимался Андре Сальмон и этот журналистский стиль очень характерен для него. Естественно предположить, что его и была публикация в газете.

На следующий день газета вышла с новой статьей под шапкой: «ПЕРВАЯ РЕСТИТУЦИЯ». Стигмюллер продолжает исследование:

«Обозначает ли слово ПЕРВАЯ... то, что Андре Сальмон... уже знал от своих друзей, Аполлинера и Пикассо, — две головки, украденные из Лувра в 1907 году, до сих пор хранятся у Пикассо, и испуганный поэт, равно как и испуганный художник, решили вернуть головы тоже через «Пари-журналь»?»

Принимая во внимание дружеские отношения этих людей, разумно допустить, что Сальмон не раз видел иберийские головы у Пикассо в период между 1907-м и 1911 годами. Кроме того, Сальмон был достаточно хорошо знаком с Пьере, когда тот был секретарем Аполлинера. Стигмюллер даже пишет: «Вполне возможно, что Пьере вообще не писал письма в «Пари-журналь»... но просто вошел в личный контакт с Сальмоном.

Это похоже на правду. Сальмон очень любил подобные мистификации. Более того, в одной из множества версий этого происшествия, которую позже предложит Аполлинер, он подозревает, что таким образом, с помощью прессы, легче всего было избавиться от ворованной вещи. Он даже вводит в это объяснение Пикассо, хотя обозначает его знаком «X».

«...Задолго до 1911 года, еще в 1907-м или в 1908 годах, я пытался убедить «X» вернуть скульптуры в Лувр, но... он сказал мне, что повредил статуи для того, чтобы нельзя было обнаружить, что это произведения варварского искусства. Способ, который я изобрел, чтобы их можно было вернуть, был абсолютно безопасен и не задел бы его чести... Мы должны были предложить газете «Le Matin» продемонстрировать обществу, как плохо охраняются сокровища Лувра, при помощи кражи одной статуи (сенсация!), а вслед за этим и второй (вторая сенсация!). Если бы все так и было проделано, то не возникло бы никаких неприятностей».

Все ясно. Если бы Аполлинер вернул таким образом украденные произведения искусства, то Андре Сальмон мог бы, действуя в качестве тайного агента Аполлинера, уверенно провести эту акцию.

Но мы продолжаем слушать Аполлинера:

«В 1911 году парень, который воровал (в 1907 году головы), вернулся назад. Он пришел повидать меня, прибыв из Америки с полными карманами денег, которые затем просадил на бегах. Не имея после этого ни гроша, он стащил еще одну статуэтку. Я должен был ему помочь — он был в тяжелейшем положении, — поэтому пригласил его к себе в квартиру и пытался заставить его вернуть скульптуру. Он отказывался, тогда я его выгнал вместе со скульптурой. Через несколько дней была украдена «Мона Лиза». Я решил, как позже думали и в полиции, что он и был этим похитителем...

Он этого не делал, но продал статуэтку в «Пари-журналь», и газета вернула вещь в Лувр. Я отправился навестить «N», чтобы сказать ему, как неудачно то, что он повредил другие две головки и поэтому теперь находится в очень опасном положении. Я обнаружил, что он очень напуган. Он признался, что обманул меня и статуи — в целости и сохранности. Я сказал ему, чтобы он вернул их, если «Пари-журналь» поручится за сохранение тайны, что он и сделал. Скандал!»

Андре Сальмон. Около 1907-1912

Здесь история, рассказанная Аполлинером о возвращении статуэток, совершенно не совпадает с изложением Фернанды. Возможно, его подвела память (или он сам запутался в своей лжи). Пришло время прочесть воспоминания Фернанды о том, что были возвращены на самом деле две статуэтки, украденные Пьере.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница