Гора Сент-Виктуар

Пикассо однажды спросил у меня в «Калифорнии», нравится ли мне его здешнее окружение, и, не ожидая ответа, резко добавил: «А вот мне нет». Сад, несмотря на присутствие нескольких великолепных деревьев, казался ему искусственным, а архитектура здания, хотя и обеспечила ему массу места и света для работы, все-таки сильно отдавала буржуазной вульгарностью 1900-х годов. Кроме того, близость Канна и его переполненных пляжей, а также растущее число поклонников, равно как и ловцов автографов сильно уменьшали для Пикассо привлекательность этого жилища. Ежедневное посещение пляжа перестало соблазнять его, и он стал проявлять куда больше раздражения по причине частых вторжений, случавшихся днем, а еще больше — из-за шума установленного где-то напротив его окон новомодного проекционного оборудования под названием «son et lumière» («звук и свет»), неутомимо и допоздна повторявшего по вечерам славную историю островов Лерен¹.

В августе 1958 года Пикассо еще раз занял свое почетное место на боях быков в Валлорисе, но, как только корриды закончились, он тут же возвратился домой, не дожидаясь последующих празднеств, как это было у него принято раньше. Когда в октябре его друзья в очередной раз подготовили банкет, ставший к тому времени традиционным, он буквально в последний момент решил никогда больше не присутствовать на подобных церемониях и дал им всем знать, что, по крайней мере, в этом году у него нет намерения отмечать свой день рождения. Совершенно внезапно покинув «Калифорнию» вместе с Жаклин и Сабартесом, он исчез и не появлялся до тех пор, пока угроза не миновала.

Прежние удовольствия стали теперь мучениями, и было неудивительно слышать разговоры Пикассо, который часто высказывался насчет переезда в более отдаленную местность, хотя никто из его друзей всерьез не рассчитывал, что он так легко откажется от удобств «Калифорнии».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда он однажды позвонил по телефону Канвайлеру со словами: «Я купил Ле-Мон-Сент-Виктуар», — этот старый друг, зная о любви Пикассо к пейзажам Сезанна, ответил, не задумываясь: «Поздравляю, — но какой?»² Пикассо пришлось довольно долго убеждать его, что речь идет вовсе не о картине и что он действительно купил огромное имение площадью свыше 800 гектаров, которые почти целиком покрыты лесом, окружающим древний замок Вовенарг на северном склоне горы, давшей название поместью.

Все это случилось с головокружительной быстротой. С самого первого взгляда Пикассо был очарован суровым достоинством древнего сооружения с его башнями и крепкой каменной кладкой, возвышавшегося на скалах в центре дикой и прекрасной долины. Его благородные пропорции и сильнопересеченные окрестности напоминали художнику испанский castillo (замок)³, а отдаленность нового приобретения обещала сделать его настоящим убежищем, о каком он давно уже мечтал, — убежищем, расположенным вдали от фривольного легкомыслия Канна. Не прошло и недели, как Пикассо стал владельцем этого большого поместья, принесшего с собою еще и титул маркиза де Вовенарга⁴.

В течение следующей зимы, пока хорошо известный, но от этого ничуть не менее жестокий ветер под названием мистраль⁵ хлестал скалы и сосновые леса своими ледяными кнутами, Пикассо время от времени возвращался сюда, чтобы своими глазами увидеть, как движется работа по приведению его нового дома в порядок. Старая смотрительница усадьбы, которая по привычке весьма эффективно, да и эффектно воспользовалась своим языком, пытаясь преградить Пикассо путь, когда тот впервые приехал осматривать новое владение, в конечном итоге все-таки открыла ему железные ворота, пребывая, однако, в большом смятении и трепете. «Простите меня, мэтр, за то, что я была такой грубой», — только и выдавила она, ожидая, что эти слова окажутся для нее последними перед неизбежным увольнением. «Ничего страшного, — ответил ей Пикассо. — Вы всегда должны будете поступать с посетителями именно так и даже еще хуже».

В очередной раз Пикассо нашел для себя место настолько просторное, что его непросто было заполнить. Из Парижа чередой прибывали фургоны для перевозки мебели, доставлявшие его собственные картины, а также те, что он собрал в прошлом, — кисти таких художников, как Ленен, Сезанн, Матисс, Курбе, Гоген, Таможенник Руссо и многие другие. Все они долгие годы лежали спрятанными неизвестно где и скрытыми от глаз людских, и теперь Пикассо приветствовал их, словно старых друзей, выпущенных из тюрьмы на свободу. Бронзовые скульптуры из «Калифорнии» прибыли сюда без постаментов и были свалены вдоль подъездной дороги в том виде, как их выгрузили из фургонов. Длинная цепочка фигур выглядела так, будто их не просто притащили сюда, но и велели быть готовыми приветствовать приезд хозяина. Затем прибыла мебель, выбранная в антикварных лавках по всей округе, главным образом из соображений ее внушительного размера, прочности и хорошего качества изготовления; теперь появлялась возможность сделать большие побеленные комнаты пригодными для жилья. Если стулья нуждались в новой обивке, Пикассо, недолго думая, застилал их простой тканью и затем покрывал эти суррогаты холстов узорами, отражавшими краски окрестного ландшафта, где хозяйничало всевластное солнце.

Новоявленный маркиз был также весьма доволен, открыв где-то в недрах замка тяжеловесный, покрытый замысловатой резьбой буфет XIX века в стиле Генриха II⁶, который он сразу же поместил в гостиную. Этот предмет меблировки в компании с его новой собакой — далматинским догом — нашел себе место на некоторых из первых картин, выполненных в Вовенарге. На них без труда прослеживается связь между, казалось бы, совершенно случайным расположением черных пятен, разбросанных там и сям на теле пса, и явно надуманной компоновкой сильно стилизованной резьбы на буфете.

Как обычно, когда Пикассо перебирался на новое место, его манера после переезда менялась. В большом салоне, где доминировал бюст давнего маркиза, установленный на резной полке над камином XVIII века, он начал совершенно новый цикл картин. Это были портреты Жаклин в яростных красных, черных и мрачных темно-зеленых тонах, где ее черты изображались необычайно экономно и точно⁷. Один из таких портретов он снабдил многозначительной подписью — «Жаклин де Вовенарг».

В серии выполненных тогда же натюрмортов лютня и большой кувшин выглядят ухаживающими друг за другом в каком-то изысканном танце. На кувшине изображен новый знак, который можно было бы назвать логотипом Вовенарга. Это солнечный лик с четырьмя изогнутыми «щупальцами», исходящими от него на манер той древней эмблемы, что известна нам под названием свастики, или же астрологического знака Тельца⁸ с двумя добавленными рожками. Доминирующие цвета — бутылочно-зеленый и красновато-розовый — кажутся отблесками солнечного света, падающего на голый известняк горного склона, а затем профильтрованного глубокими тенями сосен, сочной и пышной травой с расположенных ниже лугов и здешней почвой охряного цвета. Есть в Вовенарге и вода, которую две причудливые головы, встроенные в каменную кладку террасы, струями извергают в два больших резервуара из неотесанного камня — по одному вдоль каждой из сторон лестницы, ведущей к парадной двери. На самом деле это весьма изящные и уместные детали, разработанные португальскими каменотесами в XVI веке. «Португальские они или испанские, — это все равно», — прокомментировал сии архитектурные излишества Пикассо, думая, вероятно, о Веласкесе и желая настоять на иберийском характере своего нового дома.

Благородство как самого замка, так и ландшафта Вовенарга было настолько всеобъемлющим и очевидным, что даже случайный посетитель, не говоря уже, разумеется, о новом владельце, не мог не стать жертвой этого великолепия и погрузиться в ностальгические размышления о древности здешних традиций. Но маститый живописец въехал сюда так, как если бы все вокруг принадлежало ему, Пикассо, испокон веков согласно неотъемлемому праву, данному ему по рождению и в силу происхождения. Он въехал и как крестьянин, и как важный вельможа-аристократ, а прежде всего — просто как художник, перебирающийся в новую мастерскую.

На некоторое время влияние Вовенарга пробудило в Пикассо самые испанские его наклонности и черты. Когда Канвайлер предупредил старого друга относительно меланхолии, которая могла бы навалиться на него в этом уединенном месте, Пикассо спокойно ответствовал, что поскольку он родился испанцем, его невозможно испугать. Весной 1959 года — первой, проведенной им здесь, — все картины Пикассо, будь они портретами или натюрмортами, вторили суровой строгости его родной земли и, без сомнения, воскресили в нем самые ранние впечатления о свете и цвете. Имеется также несколько маленьких пейзажей с видом деревни, наблюдаемой через узкое ущелье, которое защищает ее от лавин и камнепадов, возможных из-за крутого склона горы. В них нет ничего от кроткой сдержанности французских художников-пейзажистов, равно как и от легко распознаваемого великого предшественника Пикассо в этих местах — Сезанна.

Но, как отмечает Морис Жар до в своем предисловии к каталогу выставки, проходившей в Париже с января 1962 года, где экспонировалось более тридцати картин того периода: «Восторженное состояние экзальтации внезапно прекратилось: Пикассо предстояло еще написать в Вовенарге всего четыре картины между 13 мая и 24 июня и только пять — в течение 1960 и 1961 годов».

Примечания

1. В частности, в 410 г. там был учрежден монастырь, имевший бурную историю (участие в ересях, разграбление и поджог сарацинами в VIII веке, упадок с XV века, закончившийся закрытием в 1791 г., восстановление в середине XIX века). Монахи издавна делают там знаменитый желто-зеленый ликер «Лерен» по типу шартреза. На этих же островах томился персонаж, известный из истории (и из художественной литературы) как Железная Маска. — Прим. перев.

2. Дело в том, что по-французски le Mont Sainte Victoire означает «гора св. Виктора», и такая гора действительно есть в Провансе к северу от Марселя. Причем Сезанн, до конца дней своих живший неподалеку, в пригороде своего любимого Экса, и видевший эту гору из окон и с террасы своей мастерской, неоднократно изображал ее на своих этюдах (самый, пожалуй, известный из них — «Гора Сент-Виктуар с большими соснами» (1885-1887)), пользуясь при этом продуманными мазками кисти, которые он наносил так же намертво, как укладывают маленькие кубики мозаики. — Прим. перев.

3. Отсюда Кастилия — страна замков и крепостей. — Прим. перев.

4. Самым известным (до Пикассо) носителем этого титула был Вовенарг Люк де Клапье (1715-1747) — французский моралист и эссеист, вера которого в способность индивидуума достичь совершенства сыграла роль в отходе общественного мнения от пессимистического взгляда на человеческую природу, выработанного такими мыслителями XVII в., как Блез Паскаль и герцог Ф. Ларошфуко. Вольтер считал его 700 максим и афоризмов, где Вовенарг в противовес Ларошфуко попытался дать более позитивный образ человеческих страстей и поступков, одним из высших достижений французской литературы. — Прим. перев.

5. Мистраль — сильный и холодный местный северо-западный ветер на юге Франции. Имеет сходство с борой, которая бушует со скоростью до 40-60 м/сек в некоторых приморских районах, где невысокие горные хребты граничат с теплым морем (например, на Черноморском побережье в районе Новороссийска), причем он дует обычно зимой и вниз по склонам. — Прим. перев.

6. Датировка явно ошибочна, поскольку французский король Генрих II (1519-1559) из династии Валуа сидел на престоле с 1547 г. Мебель его эпохи хорошо известна благодаря обставленной ею галерее Генриха II в королевском дворце в Фонтенбло. — Прим. перев.

7. Четыре таких портрета размерами около 55 х 45 см датированы одним днем: 17 апреля 1959 г. — Прим. перев.

8. Знак Тельца — кружок (как бы морда быка) и над ним полукружье (схематически изображающее рога). То, что рисует Пикассо, похоже на солнечный лик или же знак Тельца только с большой натяжкой: на самом деле это не кружок, а квадрат, да и полукружья расположены не над и под ним, а слева и справа. — Прим. перев.